Из глубин памяти: семья и война

К 100-летию противостояния в гражданской войне ветеран комбината литератор Александр Пометун рассказал о том, как жила его семья в те тревожные неспокойные годы.

Работали с удовольствием

Родители моих родителей приехали в Оренбуржье с Украины в нулевых-десятых годах прошлого века по столыпинской аграрной реформе. Папины родители были родом из Запорожья, мамины – из Одессы.

Получив обещанные Столыпиным наделы, мои деды с удовольствием работали на земле. Сеяли зерновые культуры и подсолнечник, держали крупный и мелкий рогатый скот, птицу. По свидетельству маминой сестры, трудились от зари до зари. Продукцию реализовывали на местных рынках, а сливочное масло купцы везли на экспорт, снабжая им пол-Европы. Качество масла было высочайшим. У каждого, говоря современным языком, фермера, было личное клеймо, и свое имя никто не хотел позорить. В годы первой мировой войны мамин отец сумел построить маслобойню, но жить и работать спокойно помешала революция. В Орске верх взяли большевики, создав отряды Красной гвардии и удерживая власть на ее штыках. Казаки Хабарного не приняли коммунистов, поддержав белого атамана Александра Дутова. Он перенес сюда, на передний край фронта, свой штаб. Хутор деда Свято-Троицк, стоявший на месте бывшего огнеупорного цеха ОХМК вдоль оврага Массай (потом стали произносить «Максай»), оказался между двух огней беспощадной гражданской войны. В той же ситуации были папины родители, жившие в Старой Аккермановке.

Если от нее еще что-то осталось, то от Свято-Троицка – одно название.

Полвека назад в родные места приехала моя тетя Нина, жившая в Ташкенте. Она быстро отыскала среди бараков Максая поросший бурьяном клочок земли с остатками фундамента родительского дома. Помню, моя рука сама потянулась снять головной убор. Я молча стоял над почти невидимым следом от дома, где родилась мама. А тетя Нина утирала глаза платочком и вспоминала, вспоминала…

Между двух огней

Казаки не любили мужиков-переселенцев как пришлых, чужаков. Большевикам не нравилась их хозяйственность: переселенцы и при царе небедно жили.

Однажды в сумерках, вспоминала моя ташкентская тетя, коровы в стойлах вдруг стали вести себя беспокойно: мычали, хотя были подоены. Отец включил фонарь и зашел в коровник. Там лежал окровавленный мужчина. Он не стал скрывать, на чьей стороне воюет. Когда броневик орских красногвардейцев скатился в овраг и заглох, увязнув в песке и иле, казаки запрягли лошадей и попытались отбуксировать машину в Хабарное. Пока кони вытаскивали броневик из оврага, экипаж не подавал признаков жизни, запершись изнутри (ни гранат, ни динамита у казаков не оказалось, да и раскурочить такой знатный военный трофей станичникам не хотелось). Но как только машина встала на твердую почву, красногвардейцы включили мотор. От испуга лошади рванулись и, оборвав постромки, ускакали. Пулеметная очередь рассеяла и окруживших броневик казаков, но все-таки сквозь щели в броне они успели убить командира (как позже выяснили краеведы, его звали Филипп Подзоров) и ранить бойца. Покинув под покровом ночи машину, в которой кончилось топливо, раненый красногвардеец забрался в сарай к моему деду Алексею Дуднику.

Он долго ломал голову, как поступить с непрошенным гостем. За укрывательство врага расстреляют белые, за выдачу своего бойца дутовцам – красные. И дед принял соломоново решение. Перевязав и накормив подзоровца, он под покровом ночи усадил его на самую спокойную лошадь и указал кратчайшую тропку до Орска. Семье же строго-настрого приказал держать язык за зубами.

Несколько месяцев поступок деда не имел никаких последствий. Дутовцы, а за ними и колчаковцы отступили под натиском Чапаевской дивизии и других частей Красной Армии. Орские чекисты решили арестовать Сильнова (его хутор находился как раз на участке, где сейчас построены цехи химзавода). Оба его сына служили у белых. Этой семье действительно было что терять: Сильнов разбогател на разведении породистых лошадей.

По ошибке забрали и моего деда, который по комплекции был похож на Сильновых.

В Орске дед оказался перед судом революционной тройки. Одним из судей был спасенный красногвардеец из броневика. Они сразу узнали друг друга. Добрый поступок деда вернулся к нему бумерангом.

—  Какой же это Сильнов! Это преданный делу революции товарищ Дудник.

– заступился он за деда.

Деда отпустили. Прощаясь с глазу на глаз, большевик объяснил: ошибка допущена местным старичком, этаким уральским дедом Щукарем, который плохо знал жителей хуторов между Орском и Хабарным, но желал выслужиться перед новой властью, а потому показал чекистам не ту дорогу. Спасенный дедом коммунист посоветовал ему подарить маслобойню коммуне, которую пыталась организовать беднота Хабарного, а самому с семьей уехать куда подальше.

Как раз в это время одна из дочерей деда, Нина, вышла замуж и перебралась к мужу в Ташкент.

— Сваты и вас приглашают, папенька. Здесь много спокойнее, чем у нас…

– написала она из «города хлебного».

Дед принял его приглашение. Один его сын уехал в Сибирь и до конца жизни работал в пожарной охране. Второй выбрал профессию военного и вышел в отставку в звании майора. Жаль, что сегодня я потерял связь со всеми родственниками по материнской линии. 

Возражать этой лжи - бесполезно

Но одна из дочерей Алексея Дудника - моя мама - не поехала в Узбекистан. Она вышла замуж за Корнея Пометуна из Старой Аккермановки.

Сначала у Корнея все складывалось хорошо. Несмотря на молодость, ему доверили полеводческую бригаду, после рекордного урожая 1934 года представили к Герою Социалистического Труда. Но звезду Героя и орден Ленина отец так и не получил. Причина – донос председателя Хабарненского сельсовета. Он обвинил семью отца в эксплуатации наемных работников в доколхозные годы. Возражать этой лжи было поздно да и бесполезно. В кулаки Корнея не записали и никаким репрессиям не подвергли, но и награждать с тех пор перестали…

Да, в детстве я любил смотреть на портрет деда в форме кавалериста царской армии. С еще большим удовольствием взял бы пожелтевшую фотокарточку в руки и сейчас, но, увы, в суматохе лет с их переездами семейный архив погиб. Остались скупые рассказы родителей, боявшихся сказать лишнее, и более откровенные признания тети Нины.